Дни Машу Кириэлайт проходят в стерильно-белом однообразии, пропахшем лекарствами и антисептиком.

Уже полтора месяца Машу упрямо твердит, что она здорова, но ее все еще держат здесь, под неусыпным надзором Найтингейл, халдейской бригады медиков, и регулярно заходящей Да Винчи. Точнее, где-то с неделю она почти не говорит, слишком погруженная в попытки пробиться сквозь белый шум у себя в голове и разложить по своим полочкам оборванную в клочья память, и еще неделю покорно выполняет все предписания. И только потом начинает сопротивляться - сначала робко и тихо, а затем все настойчивее.

Да Винчи говорит ей, что ее тело теперь - это тело идеально здорового подростка, и что ей нужно всего лишь стабилизировать магические цепи.
Сама Машу тоже чувствует себя физически превосходно. Настолько, что ей утомительно все время сидеть или лежать.
Сначала она не спорит, потому что так привычно. Потому что искренне удивлена и обрадована каждым визитом в свою палату. Потому что если говорят, то значит, так надо.
Но сейчас, с каждым днем, заточение ей все более в тягость.
Она должна быть не здесь. Где и почему - не знает.
Просто, не здесь.
Внутри у нее ноет, и пусто.
Не здесь эту пустоту она сможет заполнить. Здесь - чувство безопасности медленно превращается в чувство беспомощности.

Она должна быть не здесь.
В тот день поначалу казалось, что Фоу осенила та же мысль. 

Он, как всегда мирно дремлющий, подставив голову под руку хозяйке для непрерывных почесываний, сначала садится у нее на коленях, а затем вскакивает, спрыгивает на пол и несется к двери. Необычно для него - не подавая голоса. Садится перед дверью и бесшумно скребется в нее маленькой лапкой, красноречиво просясь наружу.
Машу откладывает в сторону потрепанный, зачитанный уже до дыр томик "Наследника из Калькутты" спускает ноги на пол следом, не торопясь, заинтригованная резкими переменами в поведении своего питомца. Обычно так эмоционально он реагировал только на еду, прося конфету или рисовый шарик.
Если подумать, за последнее время, его желания и попытки выразить свои чувства были все до единого предельно просты. Даже примитивны. Машу все еще понимает, что Фоу хочет сказать своими "фоу", но теперь дальше просьбы поделиться конфетой отчего-то не заходит.
А сейчас он ей совсем ничего не говорит. Просто просится наружу. Наверное, захотел на кухню или просто прогуляться по своим делам.

Она, подходит, легко, не опускаясь на пятки босых ног. Жмет на панель перед дверью... и тут же отступает на шаг.

Прямо за дверью, всего в какой-то половине метра - девушка, вскинувшая сжатую в кулак руку, будто для стука.

Девушка, на вид чуть старше и немного выше ее самой. Длинноногая и очень худая, а поэтому кажущаяся выше. Строгая форма, не похожая на обычную униформу Халдеи. Длинные гладкие волосы отливают яркой медью. Один глаз закрыт темной повязкой и густой челкой, в другом - удивление и испуг.

- Простите! - машинально извиняется Машу. Наклоняется, чтобы поймать Фоу, но тот куском мыла выскальзывает у нее из пальцев и нахально кружит вокруг обутых в высокие легкие сапожки ног гостьи, - Мы вас не напугали? Вы... вы ко мне?

С последним вопросом Машу немного розовеет - неловко, неудобно, некрасиво это, в конце концов. Она знает это лицо, знает, но не узнает. Так теперь со многими обитателями штаба. Должно быть, эта девушка и правда пришла к ней, должно быть, она здесь, потому что беспокоится, и как же неловко ей раз за разом говорить людям, что она их не помнит.

- Фоу-сан, иди сюда! - просит она шепотом, но зверек отвечает привычным "Фоу!", и игриво перебирает лапками, как будто приглашает ее поиграть. Или насмешливо говорит "Выходи и поймай меня сама!". Не понимая, что взбрело в его пушистую голову, Машу пожимает плечами и выпрямляется, вновь встречаясь с девушкой взглядом. На лице у гостьи смятение, кажется, намного более сильное, чем ее собственное, и это побуждает расслабиться.

Улыбнуться. Смущенно и виновато.

- Простите еще раз, я... Даже не знаю, что нашло на Фоу-сана. Вы... вы зайдете?

Фоу кажется почти торжественным, он сидит, выпрямив спинку и распушив хвост, и даже не движется, когда Машу опускается на койку рядом с ним, прямо напротив своей гостьи. Та говорит - Машу заинтересованно слушает, пытаясь собрать новую информацию в недостающие детальки для паззла собственной памяти. Жаль, что этих самых недостающих деталей пока слишком много. Но Машу понимает и усваивает то, что должна. По крайней мере, теперь она знает, кто перед ней.

- Офелия-сан, - повторяет Машу эхом, будто пробуя это имя на вкус, узнает ли, как оно звучит? - Я помню... кто-то из персонала в начале месяца упоминал, что вы лежали здесь в тяжелом состоянии после разморозки из криостаза. Рада, что вы чувствуете себя лучше.

Взгляд сам собой цепляется за детали. Офелия высокая, но у нее очень тонкие и хрупкие ладони. Волосы такие яркие, но кожа молочно-белая, без единой веснушки. Идеальная прическа. Идеальный костюм без единой складочки. Она выглядит такой красивой и ухоженной, как настоящая леди, но на лице у нее ни следа косметики. Эта повязка - у нее нет одного глаза? А еще она выглядит очень спокойной, хотя взгляд почему-то кажется Машу... грустным.

Она... интересная. Все окружающие Машу люди по-своему ей интересны, но Офелия, в своей "интересности" - противоречивая.

- Я должна была зайти к вам тогда первой... если мы были товарищами, - смущенно добавляет она. Это было бы правильно, ведь так? - Мне совестно не помнить... таких вещей, простите.

Сейчас ей часто приходится такое говорить. К ней многие заходят, в основном, Слуги, и персонал, те, кто знают ее, и всегда обращаются поразительно тепло. Да Винчи говорит, что память вернется, по кусочкам, рано или поздно, и иногда  Машу цепляется за обрывки воспоминаний. Кто-то относится к ней, как к герою, упоминая подвиги в качестве деми-Слуги в целых семи Сингулярностях, в качестве верного компаньона последнего Мастера человечества. Ей не хочется признавать за собой какие-то заслуги, но Машу чувствует себя иначе. Хотя бы в том, что теперь ей действительно намного легче смотреть другим в глаза. И просто - разговаривать.

- Но я немного помню время до взрыва. Что я была очень нелюдимой тогда, и мало разговаривала с людьми, кроме доктора Романи. Мне очень приятно, что вы зашли ко мне, несмотря на это.

Фоу, наконец, подает голос и бесцеремонно забирается по спине сначала на плечо, а затем на голову к своей хозяйке, едва не свезя очки, рассматривая гостью теперь снизу вверх, оценивающе склонив голову. И что ему только взбрело в голову?

- Скандинавия-сан сказал то же самое, когда приходил в первый раз, но... - Машу улыбается и грустно качает головой, едва не смахнув с нее своего питомца. Тот обиженно фоукает, - Это уже не важно.

Важно, на самом деле. Очень важно.
Но Машу уже достаточно часов провела в выковыривании из подсознания болезненных противоречий, здесь, в этой палате, пялясь в потолок, чтобы предаваться самокопанию и теперь. Она приняла решение. Она не видит пути, но она знает, что должна идти вперед, до конца. Должна сражаться. Должна посильно помогать Да Винчи работать над Ортенаусом, и вернуться в бой, когда потребуется. Кто и что бы ее этому на всем пройденном пути ни научило, это было достаточно важно, чтобы сейчас хотя бы здесь не испытывать никаких сомнений.

Важно...
Но не сейчас.

- А еще он говорил... о вас, - смутилась Машу. Ей, может быть, не стоило этого говорить, но диалог с тем высоким эпатажным магом, что стал ее регулярным гостем с начала февраля, не был похож на передачу секрета. Офелия же разрешила задавать любые вопросы - о том времени. И это то, ближайшее, связанное с ней, за что Машу может сходу уцепитья, - Мельком. Теперь я помню...

Нет, не себя тогда. И не Офелию тогда. Увы.
Другое. Услышанное вскользь и не имевшее особого значения ровно до этого момента. Что она выбросила из головы, и что возвращается сейчас.

- Он сказал, что вы хотели подойти ко мне, много раз, что он уговаривал вас пригласить меня на чай, но вы никак не решались...

Фоу, улегшийся на голову, почти невесом, как облачко, и его глазки-бусины следят за гостьей так же внимательно, как и глаза самой Машу сквозь стекла очков.

- Но почему? 

Машу правда не понимает. Офелия сидит перед ней сейчас, в своей идеальной позе леди, со сложенными на коленях руками, со своей идеальной осанкой, спокойная и дружелюбная. Она пришла сюда сама. Почему же тогда - нет, если ей и правда этого хотелось?

- М-может быть, я была с вами груба?

Ей и самой трудно представить, как она могла быть груба с кем-то, и, тем более, с кем-то вроде этой девушки. Но тогда - и Машу это точно знает - она совершенно не понимала других людей. Их чувств. Того, что ими движет. Тонкостей в общении, доступных обычным, нормальным людям, а не лабораторным мышкам, которым с рождения, как на жесткий диск компьютера, выгрузили в сознание твердые факты и строгое логическое мышление. И они - Офелия и Скандинавия - правы, Машу изменилась.

Её это и правда беспокоит.

Смутить или тронуть Машу вниманием к ее персоне проще простого, и сейчас она тронута до глубины души, почти не веря тому, что слышит. Не словам Офелии, но тому, что, оказывается, да года назад, с ней кто-то хотел наладить контакт, что для кого-то из халдейским волшебников она была не чем-то на уровне предмета мебели, ценного, но, вне своего прямого назначения, совершенно не интересного.

- Тогда... - в повисшем молчании Машу подает голос, который звучит сейчас очень звонко, с внутренней силой, в которую хочется вложить максимум поддержки и убедительности.

Она подается вперед, прижимая правую руку к груди - ей вдруг спонтанно хочется взять собеседницу за руку, и это желание порождает в душе странное, нездоровое противоречие, всколыхнув где-то внутри что-то похожее на страх. Да и не хочется смущать Офелию еще больше, Машу видит, с какими усилиями у нее выходит сейчас подыскивать нужные слова, и прекрасно ее сейчас понимает.

- Тогда разрешите мне вас пригласить, - слова так и рвутся из нее. Сами собой, - На обед, или, хотя бы, чашку кофе. Как только меня отсюда выпишут. Да Винчи говорит, что я здорова, и мне нужно только стабилизировать магические цепи, но после этого я в любое время в вашем распоряжении.

Она говорит это, уже совершенно не стесняясь, настойчиво, с улыбкой, лучась неисчерпаемой уверенностью в своем умении сварить кофе и даже приготовить обед для двоих. В том, что они с этой девушкой обязательно поладят и найдут общий язык. Это желание даже больше и глубже стремления просто ладить, найти собеседника, товарища, и может быть, даже друга. Офелия теперь - одна из Мастеров Халдеи, и желание помогать и защищать для Машу есть что-то на уровне инстинкта. Что-то, что столь же естественно для нее, как дышать.

- Я ведь не навязываюсь, да? - полушутливо уточняет деми-Слуга.

...И с облегчением, вместе с толикой удивления, чувствует, как медленно рассасывается внутри зияющая, сосущая пустота, которую не могут заполнить ни книги, ни постоянное присутствие Фоу, ни попытки самостоятельно найти в себе причины и исцеление.

Да Винчи наверняка сказала бы, что это добрый знак.
Машу сама себя сейчас не знает, не может понять, где - не здесь - ей так сильно нужно находитья, не понимает даже, во что она сейчас верит и за чем идет, кроме абстрактной "помощи Халдее", ее чувства спонтанны, а память полна бессвязных обрывков, помех и чувства страха, прячущего что-то невидимое, на самом донышке ее искусственного, но живого сердца.

Но во что-то верить же надо, правда?
Тогда пусть этой верой сейчас будет чужая улыбка.